Бог где? Он далеко? На небе или на земле? А как он меня видит? А как он слышит меня? Откуда он знает, что я плохо себя вёл? 
Примерно такие вопросы я регулярно получаю от своего маленького сына. И честно пытаюсь на них ответить, исходя из своих знаний о Боге и своём представлении о Нем. А потом задумываюсь, а мои представления о Нем и мои фантазии о Его местоположении в моей лично жизни имеют хоть что-то общее с действительностью? И как эта действительность реальная отличается от той, что в моей голове? Сколько Бога в моей жизни? А меня в жизни Бога? Недавно у моего любимого проповедника Антония Сурожского прочитала такую мысль: «мы не имеем права жаловаться на отсутствие Бога, потому что сами отсутствуем гораздо больше». Это правда. Я Богу уделяю несколько минут в день, читая рассеянно молитвенное правило, предварительно понудив себя к этому…
Вот так, без особого душевного надрыва, вскользь, поговорив с ним, я требую взамен полное его внимание, понимание моих проблем и, более того, имею наглость просить их управить так, как хочется мне. Я даже не знаю, как мне будет лучше, но точно знаю, как должен это сделать Бог для меня. Кто-нибудь ещё узнаёт себя?. Как научиться молитве и ощутить присутствие Бога рядом?
Отрывок из книги митрополита Антония Сурожского «Учитесь молиться»
Лет двадцать пять тому назад, вскоре после того как я стал священником, меня послали служить перед Рождеством в дом престарелых. Там была одна старушка, которая впоследствии умерла в возрасте ста двух лет. Она подошла ко мне после первой службы и сказала: ”Отец Антоний, я хотела бы получить совет о молитве”. Я предложил: “Тогда обратитесь к отцу такому-то!” Она ответила: “Все эти годы я обращалась к людям, у которых, как считается, есть знание о молитве, и никогда не получила от них дельного совета. И я подумала, что вы, который, вероятно, еще ничего не знаете, может быть, случайно скажете что-нибудь полезное”. Это было очень обнадеживающее начало! Я ее тогда спросил: “А в чем ваша проблема?” И старушка моя ответила: “Вот уже четырнадцать лет я почти непрерывно твержу Иисусову молитву и никогда не ощутила Божие присутствие”. И тогда я действительно по простоте сказал ей то, что думал: “Если вы всё время говорите, когда же Богу слово вставить?” Она спросила: “А что же мне делать?” И я сказал: “После утреннего завтрака пойдите в свою комнату, приберите ее, поставьте кресло поудобнее, так, чтобы за его спинкой остались все темные углы, которые всегда есть в комнате у пожилой женщины и куда упрятываются вещи от посторонних глаз. Зажгите лампаду перед иконой и потом оглядитесь в своей комнате. Просто сидите, глядите вокруг, и постарайтесь увидеть, где вы живете, потому что я уверен, что если вы молились все последние четырнадцать лет, то вы очень давно не замечали своей комнаты. И потом возьмите вязание, и в течение пятнадцати минут вяжите перед лицом Божиим; но я запрещаю вам произносить хоть одно слово молитвы. Просто вяжите, и старайтесь радоваться на тишину своей комнаты”. Она подумала, что это не очень благочестивый совет, но решила попробовать. 
Через некоторое время она ко мне пришла, говорит: “А знаете — получается!” Я спросил: “А что получается?” — потому что мне было очень любопытно, как сработал мой совет. И она говорит: “Я сделала, как вы сказали: встала, умылась, прибрала свою комнату, позавтракала, вернулась, удостоверилась, что кругом нет ничего такого, что будет меня раздражать, а потом устроилась в кресле и подумала: Ох, как чудесно! Передо мной пятнадцать минут, в течение которых я могу ничего не делать — и не чувствовать себя в этом виноватой!.. Потом огляделась вокруг и действительно, впервые за много лет, подумала: какая уютная у меня комната! Окно в сад, комната удобная, достаточно просторная и для меня и для вещей, которые скопились за годы… И (прибавила она) я чувствовала такую тишину, потому что комната была так мирна. Тикали часы, но ничто не нарушало тишину, их тиканье только подчеркивало окружающий покой. Через некоторое время я вспомнила, что должна вязать перед лицом Божиим, и тогда взяла вязание, и всё больше и больше чувствовала тишину. Спицы звякали о ручки кресла, часы тикали мирно, не о чем было волноваться, не надо было напрягаться; и постепенно я стала замечать, что эта тишина — не просто отсутствие шума, а (как она выразилась) “имеет густоту”. Она состояла не из отсутствия, пустоты, а в ней было присутствие чего-то. Тишина имела плотность, содержание, и она начала вливаться в меня. Окружающая тишина начала заполнять меня и сливаться с тишиной во мне”. И под конец она сказала нечто очень красивое, что я потом встретил у французского писателя Жоржа Бернаноса; она сказала: “Я вдруг заметила, что эта тишина есть присутствие; и в сердцевине этой тишины был тот, Кто — сама Тишина, сам Мир, сама Гармония”.
(91)
